Вера Мосова - Ходила младёшенька по борочку
За дочерей тоже сердце болит у Анфисы, далеко от родительского дома уехали, редко навещают. Но, слава Богу, всё у них в порядке. Нюра – настоящая барыня. Повезло ей с мужем. И детки у них славные, образованные. Когда приезжают в гости, так видно, что и манерам обучены, и в строгости воспитаны, хотя и в большой любви при этом. Не чета другим-то внукам. Особенно старшенькие – Варенька с Ванечкой. Им уже по девять лет, десятый идёт. Учителя нанятые на дом приходят, языку французскому их обучают, танцам да музыке. Павел Иванович денег на учителей не жалеет, хочет, чтоб дети его получили всё, что сам он в детстве имел. И Нюру он хвалит, повезло, говорит, ему с женой. Благодарит их с Прохором постоянно, что дочь хорошую воспитали. А кому ж не приятно такое слышать-то!? Внучка Фисонька – просто ангелочек с картинки! Уж такая баловница! Пять годочков уже исполнилось ей. Анфиса Павловна! Так её Прохор порой называет. А уж как он маленького Прошу любит! Трёхлетний внучок, в честь деда названный, – особая его привязанность. Как в гости приедут, тот с дедовых колен не слазит, всё по бороде его поглаживает да в щёку целует. Вот ведь забавный какой!
Лицо Анфисы посветлело, как о внуках вспомнила. В них теперь вся жизнь. А как же иначе-то? Вот скоро опять изба огласится детскими голосами. Маруся письмо прислала, что погостить приедет с детками. Они у неё погодки все: Тимоша, Никита и Нюрочка. Из Маруси тоже заботливая мать вышла. Вроде, и с мужем ладно живут. Егор дом новый купил. Большой, в два этажа. Вот ведь тоже старается мужик ради семьи! Всё делает, чтоб жена ни в чём не нуждалась, да, не дай Бог, не пожалела вдруг, что от Сана ушла. А о чём тут жалеть-то? Правильно и сделала! Егор-то ей больше подходит. Теперь он хочет в новом доме ремонт большой учинить, прежде чем в него вселяться, а семью на лето сюда отправляет, чтоб вернулись они потом в новые хоромы. Молодец мужик! Знает своё дело. И Анфисе повеселей будет с дочкой-то да с внуками. Она снова вдохнула черёмуховый аромат, невольно залюбовалась свежей зеленью листочков. По весне всегда так – не надышаться, не наглядеться. А травка-то на меже какая! Что ковёр мягкий стелется. Хорошо! Но сколько не сиди, а дела сами не делаются. Отдохнула и будет. Надо работать.
К вечеру двор наполнился коровьим мычанием и гулом колокольчиков. Гуртовщики пригнали дюжины две коров да бычков. Пришлось выдаивать стадо. Этим молоком мужики предложили расплатиться за постой. Анфиса, Тюша и Любаша весь вечер до боли в пальцах доили коров и разливали молоко по большим глиняным корчагам4, крынок уже просто не хватило. Несколько из них сразу отставили в сторонку на ссядку5, чтоб наварить потом свежего творожка. Из другой части будет взбито масло. Эх, много работы предстоит впереди бабам – долго придётся им бить деревянными мутовками6, пока маслице взобьют. Поболят потом рученьки. Анфиса уже прикинула, не нанять ли кого на пару деньков, а то самим-то, поди, и не справиться будет, да и сила в руках уже не та. Может, Лизавета придёт помочь, и служанку их тоже можно привлечь, всё равно ведь на всех масло-то делать будут. Нет, Лизавету трогать не стоит, на сносях она, пусть побережётся, а вот Матрёна могла бы прийти. Надо будет завтра Любашу к ним отправить, а лучше Стёпку с записочкой. Он парнишка проворный, мигом сбегает. С этими мыслями Анфиса убирала после ужина со стола, когда в избу вошёл Иван. Прохор в это время ещё сидел за столом, наблюдая за ловкими движениями жены и отдыхая после трудового дня
– Дело у меня к тебе, батя, обсудить бы надо, – сказал сын, садясь на лавку.
– Ну, говори, какое дело, – Прохор приготовился слушать.
– Да вот, думаю, не заняться ли нам торговлей. Мы вместе могли бы открыть мясную лавку. Гуртовщики-то эти постоянно стада через нас гоняют. Может, стоит нам с ними сговориться. Будем скот у них покупать на убой и торговать мясом. Всё равно от постоялого двора толку уже никакого, пора чего-то придумывать.
– Ты, конечно, дело говоришь, Иван, только надо всё обмозговать. Мясо – продукт ненадёжный, его хранить как-то надобно. Опять же, помещение под лавку нужно.
– Я всё придумал! Лавку можно сделать прямо при доме. Отгородим часть возницкой, которая на улицу выходит, вместо окна сделаем там широкий прилавок со ставнями, чтоб снаружи запирались. Тут и будем торговать. А в базарные дни можно на рынок выезжать. Ледник наш увеличим, а лучше второй сделаем. Летом яму заготовим, а там, глядишь, и пойдёт дело-то.
– Надо покумекать, прикинуть, что к чему, – не спешил соглашаться Прохор.
– Ну, давай хотя бы попробуем. Купим сейчас у них голов пять и будем их забивать поочерёдно. Своё-то мясо у всех уже кончается, впереди лето. Понемногу-то, я думаю, будут брать. Поначалу соседям предложим, а там поглядим, как пойдёт.
Анфиса понимала, что сын дело говорит, но не встревала в разговор мужиков, пусть сами решают. А перед сном, как всегда, завела с мужем разговор.
– Ну, и как ты смотришь на Иванову затею? – осторожно обратилась она к Прохору.
– Затея-то неплохая, только тут всё надо взвесить, чтоб не прогореть.
– А с чего мы прогорим-то? Иван верно говорит, начинать надо осторожно, помаленьку, а там уж как Господь распорядится. В конце концов, то, что не продастся, мы и сами подъедать будем, скоро Маруся с ребятишками приедут, ртов в доме добавится.
– А куда ж мы их поселим? В горницу?
– Можно в горницу, а можно и сюда. Ребятня-то любит на полатях спать, им тут интереснее будет.
– И нам веселей, – улыбнулся Прохор.
Наутро Анфиса отправила Стёпушку к Елизавете с запиской, в которой просила послать к ним в помощь Матрёну. Сами же они с Тюшей и Любашей снимали с корчаг сливки для взбивания. Вскоре босоногий гонец вернулся и выпалил, что там беда с Лизаветой приключилась. Отравилась она чем-то, рвёт несчастную второй день, позвали Семёновну, та её настоями отпаивает. Фельдшер приходил, велел в город её везти, в больницу, а та из дома уезжать ни в какую не хочет, говорит, что дома ей легче помирать будет. Анфиса тут же велела Прохору запрягать лошадь да свезти её к больной. Она повязала на голову платок, накинула кацавейку и вышла из избы, прихватив с собой сушёной ромашки, мяты да укропа. Тюша строго посмотрела на дочь.
– Твоя работа? – сурово спросила она.
– Да что ты, матушка! Разве ж я могла?! – испуганно отвечала Любушка.
– А что ты мне давеча говорила? Не ты ли поминала, что Лизавета и отравиться может?!
– Да мало ли, что я могла говорить! Сказать – не сделать!
Тюша недоверчиво покачала головой.
– Ей Богу, маменька! Я тут ни при чём! Не желала я ей смерти! Не травила я её! – оправдывалась Любаша, уливаясь слезами.
– Ох, не верю я тебе, девка!
Любушка вздёрнула плечом и стремительно выбежала из избы.
Анфиса с Прохором вернулись только к вечеру. Они рассказали, что Лизавета вчера ела какую-то рыбу, которую Матрёна купила у заезжего торговца. Он, дескать, по домам ходил да торговал. Уж очень он рыбину эту нахваливал. Вот Матрёна и запекла её на углях в вольной печи. Аромат стоял невероятный. Лизавету так соблазнил запах рыбы, что она отведала её, не дождавшись мужа с работы. А он-то к рыбе уже и не притронулся. Не до того было. Как Лизаньке плохо-то стало, он от неё ни на шаг не отходил. Потом Матрёна выкинула эту рыбу от греха подальше, решив, что хозяйка ею и отравилась, а то, неровён час, ещё и барину плохо станет или Филюшке маленькому. А ещё Анфиса сказала Тюше, что Лизавету так рвало, так наизнанку выворачивало, что и ребёночка она лишилась. Хорошо, что Семёновна рядом была, быстренько сообразила, что делать надо. Теперь вот снадобьями лечит бедняжку. Лежит она сейчас бледнёхонька, вся в испарине, краше в гроб кладут. Ещё неизвестно, выживет ли. Прохор переживает, что Фёдору скажет, как в глаза глядеть станет, не уберегли его дочери. И Василко до смерти перепуган, уж больно он жену-то свою любит. Помнит он, как Иван Лукерью хоронил да как убивался потом по ней, и страшно ему оттого, что с ним та же беда случиться может.
Всю ночь потом Анфиса стояла на коленях перед образами, творя молитву. Она истово просила Господа о здравии своей невестки.
Неспокойно было и в избе Ивана. Засыпая, Любушка слышала, как матушка с тятенькой о чём-то долго шептались.
Глава 4
Утром Тюша сказала ещё сонной дочери:
– Собирайся, поедешь в Лаю!
– Зачем это? – с недоумением вскинула брови Любаша.
– От греха подальше! Поживёшь пока там, у коконьки7.
– Из дома, значит, гонишь? – дерзко спросила вмиг проснувшаяся дочь.
– Не гоню, а спасаю! – молвила Тюша.
– От кого? – сверкнула очами Любочка.
– От тебя самой! – горько проговорила матушка.
